Доменик помнил серебристый свет луны, проникающий в комнату. Он помнил тихий шелест молодой весенней листвы под окнами. Он помнил бал и брата, уже взрослого, возбужденного, счастливого. Шел 1657 год. Они были молоды и глупы. Париж казался центром мира. А первая любовь – любовью всей жизни. Чувством, от которого сейчас он отказался полностью. Но тогда первые вздохи и поцелуи казались смыслом жизни. А женщина занимала в ней совсем незаслуженное ею место.

Луна. Свеча. Стол. Фамильная бумага с гербом. Перо. Он сидел за столом, пытаясь погасить в себе незнакомое чувство обиды и ярости. И писал. Аккуратные витиеватые строчки ложились на бумагу покорно и четко. Мысли выливались в буквы, складывались в слова, старательно маскирующие боль и передающие только смысл послания: уеду. Он сидел за столом, вновь и вновь прокручивая то, что ему пришлось видеть на балу. Собственного брата в объятиях той, кого считал невестой. В глубине себя, естественно.

Он ждал, пока вернется в особняк Анри-Мишель, пока объяснит себя. Ждал, надеясь, что брат сможет убедить его не верить собственным глазам, надеясь на чудо и абсурд. На случайность, которая заставит его отказаться от столь внезапно созревшего в голове плана. Или, может быть, не внезапно, а вполне ожидаемо и логично? В тот момент размышлять о ходе мыслей, которые привели его к решению, юноша не мог. В тот момент все силы он прикладывал к тому, чтобы не наброситься на брата, как только герцог войдет в особняк. В тот момент он мог ощущать только боль, ненависть и обиду, ядом растекающиеся по его венам.

Ему было всего семнадцать. Анри-Мишелю, после смерти отца унаследовавшему титул герцога де Лермон, недавно исполнилось двадцать, и он мог думать лишь о военной карьере и женщинах. Прожигая жизнь в ожидании, пока молодой король взойдет на престол, герцог терял день за днем. Он был молод, красив, богат. Даже в условиях Фронды – блистательная партия для любой девушки. Но под венец он не спешил. Руководил поместьем, отдыхал в Париже, вытаскивал с собой на приемы, балы, охоты и просто встречи друзей младшего брата, не обращая никакого желания на то, что тот хочет просто побыть в одиночестве и почитать или помолчать. Или поиграть на привезенной из Испании отцом гитаре.

Юноша подчинялся воле брата, понимая, что он никогда не уйдет в священники, а запереться в собственном поместье не удастся. Даже если бы очень хотелось. Слава отшельника не очень хороша во Франции. Но в роли придворного он себя просто не видел. Все складывалось так, что он и французом себя больше не видел. В этой стране его держала только память об отце. И любовь. Которой больше нет.

Сквозь бред и боль, застилавшие сознание, юноша услышал, как в воротам подъехал экипаж. Уже светало и сомнений быть не могло – с бала вернулся его светлость герцог де Лермон. И ждал его неприятный разговор.

Доменик запечатал письмо, изящным росчерком подписав его: «Мадемуазель Луизе де Лермон. Граф Доменик де Тореаль». Граф. Смешно и нелепо. Графский титул вместе с поместьем ему переписал Мишель. Хотя по завещанию отца Доменику отходила изрядная часть семейного состояния, Шарль-Анри-Мишель посчитал, что этого недостаточно, и его младший брат просто обязан обладать титулом и собственной вотчиной. Вдова герцогиня поддержала сына в этом начинании, бумаги были оформлены быстро.
Сказать, что самому новоиспеченному графу было все равно – ничего не сказать.

Но скоро наступит новый день. Доменик уже прорабатывал детали своего сумасшедшего плана, не думая даже о предстоящем разговоре и не допуская самой мысли о том, что что-то пойдет не так, как он запланировал.

Мишель был доволен. Он ворвался в комнату брата, как всегда, забыв постучаться, и упал на диван, вытянув длинные ноги. Такой же высокий и черноволосый, как Доменик, но улыбчивый и черноглазый, герцог был хорош и слишком привлекателен. Он казался открытым и добрым, хотя на самом деле не давал себя использовать никому. Он казался смешливым и простым, хотя фактически мог быть сосредоточенным и отстраненным. В нем уживалось несколько разных людей. Молодой человек, с удовольствием проживающий каждый день своей жизни, молодой герцог, на чьих плечах лежала забота обо всем семействе, учтивый сын, заботливый старший брат и прекрасный друг.

Был.

- Ваша светлость, у меня есть к вам разговор.

Голос Доменика звучал слишком холодно и слишком уж официально. Улыбка медленно сползла с лица Мишеля, в глубине черных глаз мелькнуло подозрение.

- Я выслушаю вас… ваша светлость.

Что-то в облике графа тогда заставило посерьезнеть и Лермона. Что-то новое, незнакомое, казалось бы, несвойственное ему. Какая-то отрешенность, замкнутость, поглощенность собственными мыслями. И еще вот – холод. Доменик всегда был задумчивым юношей… ну, почти всегда. Он не был однозначным или предсказуемым. Но никогда в нем не ощущалось такой холодности, отчужденности, такой надменности, смешанной с высокомерием.

- Ну что вы. Это я хотел бы выслушать ваши оправдания, если они, конечно, у вас имеются, сударь, - Доменик поднял на брата глаза, положив ладонь на запечатанный конверт. Он был спокойным. Слишком спокойным. Ни тени эмоций на бледном лице. Ни улыбки, ни обвинения. Ничего. Равнодушная маска с прямым синим взглядом.

- О чем ты говоришь?

Лермон выпрямился, пытаясь по выражению глаз брата понять, что произошло. Но в безразличной синеве не было ответов, хотя холодное лицо тронула усмешка.

- Не притворяйтесь, ваша светлость. Сейчас уже ни к чему держать лицо.

Герцог похолодел.

- Ты неправильно все понял, брат…

- «Брат»? – Тореаль усмехнулся. – Ну и… Конечно, как я мог принять поцелуй за… поцелуй?

- Доменик, послушай!..

- Что? Сказки? Я вышел из возраста, когда любят сказки, герцог.

- Ты не знаешь всего.

- Возможно. Но это не меняет сути. Вы целовали мою женщину!

- Это…

Возможно, Анри-Мишель хотел сказать «она целовала меня», но вовремя спохватился. Доменик знал, что не в его правилах было переваливать вину на женщину. Он привык отвечать за свои действия. Но как он мог предположить, черт побери, что его брат окажется там, где не должен был оказаться? В конечном итоге, история с этой женщиной, Сабиной, как выяснилось позже, слишком темная, чтобы судить однозначно. Доменик был влюблен в нее. О, да, он был в нее влюблено, хотя прекрасно понимал: она не была ему хорошей партией. Но в ней было что-то манящее и роковое. Легкомысленная и одновременно расчетливая. Влюбчивая и при этом холодная. Манящая. Не очень высокая, худая, бледная, но с особой, изящной, тонкой внешностью. Все в ней от губ до кончиков ногтей было совершенным. И опасным. И к черту то, что она была старше на шесть лет. К черту то, что она уже бывала замужем и сейчас была гордой и прекрасной вдовой. К черту все… Тогда Доменик любил эту женщину.

- Да? – граф улыбался. Страшной улыбкой! Совершенно ему не свойственной. Но мы меняемся согласно обстоятельствам, в которые попадаем. Кто знает, может быть, именно тогда, в своих апартаментах в семейном особняке он впервые был самим собой?

- Все не так однозначно, как тебе кажется. Сабина выходит замуж.

- И поэтому ты ее целуешь?

Лермон промолчал. Конечно, ему оставалось только гадать, почему брат отреагировал так, как отреагировал. Тореаль не знал о свадьбе. Он докапался до этой информации намного позже. Тогда, когда уже ничего нельзя было изменить. Решение было принято. Осталось только поставить брата в известность и воплотить задуманное в жизнь. Что ж…

- Мишель, передай, пожалуйста, письмо Луизе, - Доменик кивнул на конверт. – Когда ты проснешься, меня уже не будет в Париже. Убеди матушку и сестру не предпринимать никаких действий по поиску меня. Я не вернусь.

- Что?…

Лермон резко поднялся. Тореаль видел, что он хотел подойти – но не смог. Граф был абсолютно спокойным, казалось, будто он окружен невидимой стеной. Слишком плотной, не дающей к нему приблизиться. Он говорил равнодушным тоном. Тореаль читал в глазах герцога его мысли. Понимал, что происходит, понимал, что тревожит его, но не дал ни соломинки, за которую тот мог бы ухватиться. В глубине Доменика засела обида. И он сделал выводы. И не хотел, чтобы слова брата как-то повлияли на них. Не хотел думать ни о чем другом. За те несколько часов, что он провел в ожидании появления герцога, казалось, он прожил маленькую жизнь и постарел лет на десять. Он побывал в аду. Если бы мог, он бы плакал. Если бы мог, он бы разнес весь особняк к чертям. Но он не мог.

А в тот момент будто скала свалилась с плеч. Он осознал собственное желание, уже давно поселившееся в нем. Желание уехать. Как можно дальше от Парижа, короля, политики и лжи придворной жизни. Как можно дальше от всего, что было ему чуждо. Он стремился к свободе. Безграничной, абсолютной. Такой, чтобы никто не смел даже пытаться влиять на его жизнь. Он сделал выбор. Давно. В глубине себя. И сейчас… Пусть разбитое сердце станет жертвой, принесенной Фортуне. Пусть он разуверился в женщинах и любви – так рано, - но впереди… Он обрел Смысл. Получил ответ на внутренний вопрос: куда идти.

- Доменик, о чем ты говоришь?

Лермон прикоснулся к его плечу, пытаясь вывести брата из задумчивости. Граф неоднозначно взглянул на него, будто не понимая, откуда он тут взялся вообще и что от него хочет.

- Я уеду, - проговорил он. – Да… уеду.

- Куда?

- Неважно.

Тореаль отошел к окну, отвернувшись от брата. Он смотрел в темноту, чувствуя свое с ней родство. Хотелось раствориться в ней, исчезнуть. Хотелось остаться в одиночестве. Чтобы никто не беспокоил, не лез с советами и сожалениями. Не лгал. Люди говорят то, что им выгодно говорить. То, что должно сыграть свою роль, помочь в чем-то, принести пользу. Герцог не был исключением. Если позволить ему объяснить, получишь ворох ненужной информации, которая не факт что окажется правдивой….

- Из-за Сабины? Да она беременна от другого, забудь ее…

- Плевать.

«Имя!», - хотелось крикнуть ему. Доменик сжал руки в кулаки, еле сдерживаясь, чтобы не развернуться к брату, не схватить его за ворот камзола, пытаясь вытрясти имя. Имя того, кто еще посмел прикоснуться к той, которую он любил. О, женщины!..

Лермон подошел к нему сам. Бледный, взволнованный.

- Она не стоит того. Покинуть Францию, Париж? Куда ты собрался? Здесь твой дом, твоя семья. Брат…

- Не тебе решать. И тебе меня не остановить, не пытайся. И не говори ничего о ней… Уходи, Мишель, я прошу тебя. Уходи…

Его голос звучал глухо. Как-то отдаленно. Будто Тореаль пытался что-то сказать через толстое стекло. Или из-за стены. На него давило осознание того, что его обманули. Того, что он верил. Он поверил женщине! Он пошел на поводу собственных желаний и ощущений. Ошибка, которую он больше не повторит. Никогда…

Сабина была его маленьким миром. И он не думал, что не найдет в себе силы простить. Простить? Когда? Когда ему хочется убивать? Даже родного брата. Он не верил ни одному слову и при этом в глубине себя понимал, что Лермон не лжет. Ребенок? Свадьба? Голова шла кругом. И при этом он не понимал, что происходит. Он будто наблюдал со стороны. Ничего не чувствуя.
Никогда. Никогда больше не превращать чувство к женщине в смысл всей жизни. Никогда больше не доверять женщине. Никогда больше… не любить. Слишком больно разочаровываться в той, кому ты верил как самому себе. В той, которую видел рядом с собой, которую видел матерью своих детей, хозяйкой своего дома. О, нет. Никогда!

- Ты просишь меня уйти…- Лермон казался растерянным. Может быть, он надеялся, что весь этот разговор – бред, вызванный вином. Нереальность происходящего буквально вопила о себе.

Доменик кивнул и отвернулся, показывая, что разговор закончен. Герцог ушел. Больше граф брата не видел. Он знал, что Лермон так и не женился. Дождался момента, когда Людовик стал королем в полной мере, с радостью поступил к нему на службу. И оказался на море. Сначала в качестве капитана одного из кораблей. Потом – стал адмиралом.

Последней его миссией было – по некоторым данным – добиться ухода его, Виразона, с моря. Но пират подозревал, что этим дело не ограничилось. Лермон пропал в несколько лет назад. Он столкнулся в море с эскадрой старой крысы, давнего противника Доменика. Этого пирата, упорно плавающего на галерах, прозвали Рогом Дьявола, позабыв его настоящее имя. Опасный и жестокий, он терпеть не мог французов, но еще больше он не мог терпеть Виразона.

Море давно было разделено на две части. Как это ни странно, по религиозному признаку. Мусульмане и христиане, готовые придушить друг друга голыми руками и очень красиво рассуждающие о любви. Виразон сразу принял сторону Турции. Никто не знал, кто он на самом деле. А он нашел подход к Великому Султану, став единственным неверным, допущенным во дворец.
Этот разговор в особняке Лермонов в Париже состоялся очень давно. Но и сейчас, спустя почти что пятнадцать лет, он помнил каждое слово, каждую улыбку, каждый жест. Он считал брата погибшим. Но он, оказывается, жив… И от кого он это узнает?
От женщины. От рабыни. От подарка.